Даже не знаю, чему больше удивляться — его достижениям в науке или его богатырскому телосложению. Впечатляет и то, и другое. Вот цифры: кандидатом физико-математических наук он стал в 25 лет — таких довольно много. Доктором — в 29 лет (такое случается очень редко). Профессором — в 33 года (тоже нечасто). Академиком — в 42 (это случай вообще уникальный!..) Можно добавить к этому, что уже почти полвека имя академика Л.Д.Фаддеева известно не только в России, не только в СССР, но и по всему миру. В последнее время интерес к нему и к его работам вспыхнул с новой силой. Это связано с двумя событиями: вручением ему премии Шао Ифу (которую окрестили «азиатской Нобелевской премией») и запуском Большого адронного коллайдера в ЦЕРНе.

Не зная Людвига Дмитриевича, можно представить щуплого математика в очочках, заморенного кабинетной работой. А встречаешь — человека атлетического сложения, которому кнопочки клавиатуры компьютера как-то маловаты… Его коллеги и друзья говорят полушутя, что Фаддееву в Академии наук по физическому развитию нет равных. И чуть погодя добавляют: не только по физическому, но и по математическому развитию тоже.

Академик Людвиг Дмитриевич ФАДДЕЕВ связан с Университетом давно — и корнями, и всей жизнью. И не случайно нашу беседу накануне его 75-летия — о физике и математике, об адронном коллайдере и элементарных частицах, о науке в России и за рубежом, о парадоксах образования, о престижной премии, о молодых и пожилых, о детях и внуках, о музыке и опять о математике — мы начали именно с Университета. Хотя кабинет академика — не на физфаке СПбГУ, а в Петербургском отделении Математического института имени В.А.Стеклова на Фонтанке. Почти 25 лет Л.Д.Фаддеев был директором этого института, одновременно заведуя кафедрой математической физики на Физическом факультете Университета. Сегодня он «просто» профессор СПбГУ.

— С женой мы недавно подсчитали: более 30 наших родственников так или иначе связаны с Университетом, — рассказывает Людвиг Дмитриевич. — Мы, наши родители, наши братья-сестры, наши дети, внуки.

— И все исключительно математики и физики? Факультеты только естественнонаучные или нет?

— Нет. Отец и дядя мужа моей сестры, были знаменитыми востоковедами. Есть среди наших родственников и филологи, и химики, и биологи, и инженеры.

— А ваш отец Дмитрий Константинович Фаддеев был профессором матмеха и одним из основателей ФМШ №45 при ЛГУ.

— Не только. Он еще был основателем математических олимпиад в 1930-е годы.

Выбор первый: физика

— А вы? Когда решили, что пойдете в Университет?

— Даже не могу сказать — было настолько очевидно, что я пойду в Университет. Школа у меня была обычная, мужская, №155 на Греческом проспекте. Закончил в 1951 году. Там меня помнят, числят среди знаменитых выпускников — таких как народный артист Кирилл Лавров, лучший гребец мира на одиночке Тюкалов, академик-математик Решетняк… Школа хорошая, еще с дореволюционными традициями. Это парадокс советской власти — оставили систему образования, которая в царской России была создана по немецкому и французскому образцу, сохранили традиции старой школы. А сейчас они пропадают, и это ужасно. Нельзя терять традиции — теперь уже российские.

— Вам не нравятся изменения в школе?

— Хотя считаю себя человеком широких либеральных взглядов, вполне европейских, но мое отношение к реформам образования — исключительно скептическое. Мне и Европу жалко, и нас — но нажим идет оттуда. Считают, что главное в образовании — компетенция, а не знания. Дескать, знания ничего не дают, и детей нужно учить навыкам.

А на мой взгляд, избытка знаний не бывает. Ведь никто не знает, что потребуется человеку в его жизни. Причем не только в науке, но и на производстве нужен человек, который может легко переключиться с одной технологии на другую. А для этого надо развивать ум и кругозор — через знания. Именно знания учат мыслить на каком-то примере, а потом, если потребуется, ты на другой пример уже сам перейдешь. Известно, что мозги развиваются, если много учиться. Неважно чему, английской истории, если хотите. Только много знающий человек свободен, а нам предлагают учить навыкам — то есть людей просто в рабов превращать. Откуда это взялось, не знаю, но распространятся все шире… Многие мои ученики работают за границей. И все они отмечают, что качество обучения там гораздо ниже, чем было в России.

— Есть и позитивная тенденция. Указом президента РФ от 9 сентября Санкт-Петербургскому и Московскому университетам дано право обучать по собственным образовательным стандартам…

— Да, я слышал об этом и радуюсь вместе с вами. Теперь, надеюсь, при поступлении в Университет будут не очень учитывать этот кошмарный ЕГЭ. Надо же такое придумать — похоже на тупую игру «Как стать миллионером» или на нынешние тесты на шоферские права! А потом еще удивляемся, почему ездить никто не умеет, откуда столько ДТП… Я-то сдавал права по-старому. С 1953 года за рулем, больше полувека.

— Вернемся к вашему школьному детству. У вас был выбор, куда пойти учиться? Что предпочесть: физику, химию, математику?

— Тут все просто. Отец был профессором на матмехе — значит, туда нельзя. Поэтому я сказал, что пойду на физфак.

— Так у вас было принято? Нельзя учиться или жить «в тени» отца?

— Ну конечно. И моя дочь точно так же всегда поступала — самостоятельно. Она даже изменяла отчество. Стремление к самостоятельности, чувство противоречия — в хорошем смысле.

Про физфак я сказал дома довольно рано. И поэтому моя старшая сестра мне уступила (прежде она тоже хотела на физфак) и пошла на Химический факультет — чтобы учиться отдельно.

Отступление об имени и фамилии

Член-корреспондент АН СССР, известный математик-алгебраист Дмитрий Константинович Фаддеев профессионально играл на рояле. Он учился в Консерватории года три, параллельно с учебой в Университете, и долго колебался, выбирая между музыкой и математикой. Сохранились фотографии, где Д.К.Фаддеев и академик-математик В.И.Смирнов играют на рояле в четыре руки…

Сын родился в 1934-м («Хороший год, — говорит Людвиг Дмитриевич, — Гагарин в этом году родился, Софи Лорен, Брижит Бардо…») Людвигом его назвали в честь Бетховена. Мать считала, что сын будет музыкантом, дирижером.

В 16 лет Людвиг Фаддеев пошел получать паспорт, а там написали его фамилию с одним «д». Он указал на ошибку, а паспортистка кричит: «У писателя одно «д», а ты два хочешь?!..» Вписала как-то сбоку еще одну буковку. А когда юноша пришел домой, то увидел, что она и дату рождения перепутала, — и теперь у него два дня рождения.

Выбор второй: матфизика

— А кафедру матфизики, Людвиг Дмитриевич, как вы выбрали?

— Про кафедру я сначала ничего не знал. На физфаке мне понравилась высшая математика, в особенности аналитическая геометрия. В школе я не любил задачи по тригонометрии — а тут оказалось, что не нужно было так мучиться, они все легко решаются алгебраическими методами… Эксперимент меня не очень волновал. В лаборатории я работал, видимо, не слишком хорошо — это не мое.

А потом вдруг оказалось, что на нашем физфаке уникальная ситуация: академики В.И.Смирнов и В.А.Фок поняли, что математике физиков нужно учить не так, как на матмехе. И организовали учебную кафедру математической физики. Она должна была обеспечить учебными курсами математики весь физфак — матанализ, высшая алгебра, теория вероятности, дифференциальные уравнения. Мне повезло: когда я учился, этой кафедре разрешили иметь выпускников — и я попал в самый первый выпуск, в 1956 году. Нас было всего пять человек. Со мной училась Ниночка Уральцева — она заведует кафедрой математической физики на матмехе.

— А вы заведовали кафедрой математической физики на физфаке. Два завкафедрами в одном выпуске…

— Я сразу же поступил в аспирантуру и в 1959 году защитил диссертацию, точно в срок. Так что на своем курсе я, наверное, первым стал кандидатом.

— И раньше всех стали доктором физико-математических наук, в 29 лет, поскольку решили сложнейшую задачу. Знаменитая квантовая задача трех тел — вы же ее решили в докторской диссертации?

— Да. Но эту задачу теперь почти никто не связывает со мной — думают, что это другой Фаддеев, и иногда спрашивают меня, жив ли он. Дело в том, что я резко сменил специальность и занимаюсь совсем другими задачами, из другой области.

— А почему вы так решили?

— Помню, мне многие говорили: зачем ты бросил эту золотую жилу? Ты же только начал, а сейчас пойдет ее разработка. Только успевай копать… Но я категорически против раскапывания жил. И своих учеников тому же учил: если вы написали на одну тему пять работ — бросайте, ищите новую. Очень важно менять тему… И в результате оказалось, что у меня и моих учеников очень много направлений исследований.

— Вам не интересно углубляться?

— А зачем? Можно искать приложения, можно писать более красиво. Но все это уже не ново. Нужно искать интересное новое.

— Ваши коллеги говорят, что задача трех тел — до того, как вы ее решили — считалась нерешаемой…

— Что значит «нерешаемой»? В учебниках писали: «А этот случай касается уже задачи трех тел, поэтому мы не можем ничего сказать…» Да, она считалась трудной. Но какой смысл браться за легкие задачи? Моя работа произвела большое впечатление — за границей, не у нас. И я сразу стал известен. Когда в СССР в середине 1960-х приезжал Р.Ф.Пайерс, известный английский физик, его спросили («Литературная газета» об этом писала), кто из современных советских физиков идет на смену его другу Ландау. И он назвал В.Н.Грибова и меня.

А я счастливым образом понял, что теперь могу заняться чем-то иным. И стал выбирать новую задачу. Пару лет выбирал — и нашел задачу квантования полей Янга–Миллса. Драматично было то, что в те годы квантовая теория поля в СССР была практически запрещена.

Отступление о научной школе

Дома, в России, его считают математиком, за границей — физиком. На самом деле он занимается наукой на стыке этих дисциплин. Еще в молодые годы Людвиг Фаддеев выполнил работы в области математической физики, которые создали ему имя в науке. В то время большим авторитетом Фаддеев пользовался за рубежом. Дома приходилось сложнее — он не принадлежал ни к школе Ландау (физиков), ни к школе Боголюбова (математиков).

Он считает своими учителями академиков В.А.Фока и О.А.Ладыженскую. Но с молодых лет двигается самостоятельно. За годы работы в Ленинградском (Петербургском) отделении Математического института им. В.А.Стеклова он вырастил около 20 докторов наук. И сегодня можно говорить о научной школе Л.Д.Фаддеева, которая является лидирующей в мире по целому ряду направлений математической физики. Его работы вошли в учебники по многим областям математики и физики, постоянно цитируются и используются в научной литературе.

Выбор третий: квантовая теория

— Мне рассказывали, что Ландау был сильно настроен против квантовой теории поля. Почему он возражал?

— Он получил важный результат, из которого заключил, что квантовая теория поля всегда противоречива. И нечего ею заниматься, надо ее похоронить с соответствующими почестями. Поскольку я не был под его влиянием, как большинство теоретиков, и у меня уже было имя в математике, то я решил, что буду делать то, что хочу.

Интересно, что известность, полученная мной после решения задачи трех частиц, помогла. Когда мы с моим молодым коллегой Виктором Поповым сделали работу, опубликовать ее дома мы не могли. Но тогда уже разрешалось посылать работу за границу. Появился новый европейский журнал «Physics Letters» — и там можно было опубликовать всего две печатных страницы! Это примерно 4 страницы на машинке. Я помню, как писал эту статью, подбирая емкие английские фразы, чтобы уложиться в такой маленький объем…

Впоследствии Мартин Вельтман (это один из двух физиков, которые в 1999 году получили Нобелевскую премию — за развитие наших идей) признался, что ему прислали нашу статью на рецензию. Он ни слова в этой работе не понял. Но от своих коллег он знал меня как автора, решившего задачу трех частиц. И подумал: раз человек известен как признанный ученый, то работу можно рекомендовать к печати… На эту статью сейчас имеются тысячи ссылок. Признано, что она является теоретической основой квантовой теории полей Янга–Миллса.

— Что же вы тогда сделали?

— Поля Янга–Миллса — это обобщение электромагнитного поля, которое было введено в физику в знаменитой работе Ц.Н.Янга и Р.Миллса в 1954 году. Их уравнения были написаны для классических полей. А любой классической теории, если она удовлетворяет некоторым требованиям, можно сопоставить квантовую теорию. И вот эту квантовую теорию придумали мы с Витей… Поля Янга–Миллса играют основную роль при описании как слабых взаимодействий между частицами, так и сильных ядерных. Соответствующая конструкция и называется Стандартной моделью элементарных частиц. Она формировалась с середины 1970-х годов.

— В то время, помню, начали говорить о возможности создания единой теории поля.

— О единой теории поля заговорили позже, в связи с теорией струн. А Стандартная модель элементарных частиц — это объединение сначала электромагнитных и слабых взаимодействий, а затем и сильных. Единая теория поля (которой до сих пор нет) будет включать еще и гравитацию.

Есть электроны, у них электрический заряд — между ними электромагнитное взаимодействие. А есть слабое взаимодействие, которое отвечает, например, за радиоактивность. Нейтрон распадается на протон, электрон и нейтрино. И реакции, где участвуют четыре частицы (одна и три — или две и две), имеют характер, формально сходный с электромагнитным. Но электромагнитное поле безмассовое, слабое и дальнодействующее. А поле, обеспечивающее слабое взаимодействие, должно очень быстро убывать — то есть быть очень тяжелым. Массивность этих полей в Стандартной модели обеспечивается введением некой новой частицы — сейчас ее называют бозоном Хиггса. Она была добавлена к списку полей материи вместе с электроном и нейтрино.

— А как в Стандартную модель вписывается теория кварков?

— Кварки соответствуют сильному взаимодействию и являются составными частями протонов, нейтронов и мезонов. В Стандартной модели считается, что они тоже взаимодействуют путем обмена векторными промежуточными частицами — их называют глюонами. Математически это тоже поля Янга–Миллса, но масса у них возникает по другой причине. И как это происходит, мы до конца не понимаем. Построение математического решения этой проблемы — задача мирового уровня. Она входит в список семи главных задач тысячелетия, и за ее решение (объяснить появление массы у полей Янга–Миллса) объявлена премия в 1 млн долларов. Я тоже занимаюсь этой задачей, но не из-за премии, а потому, что действительно интересно.

— Вы решаете эту задачу один или с учениками, с коллегами?

— Мои ученики занимаются другими задачами. По квантовой теории поля работают Петр Кулиш и Ирина Арефьева (она сейчас в Москве, занимается теорией струн). По поводу же теории Янга–Миллса я могу разговаривать в Петербурге с Л.Н.Липатовым и Д.И.Дьяконовым (они работают в Петербургском институте ядерной физики в Гатчине).

Отступление об интуиции

Во всех современных учебниках по квантовой теории рассеяния можно найти главу «Уравнения Фаддеева» (о задаче трех тел). В квантовой теории элементарных частиц утвердился термин «духи Фаддеева–Попова». Им обозначают новые переменные, которых не было в классической теории поля, их ввели Л.Д.Фаддеев и Виктор Попов, занимаясь проблемой квантования полей Янга-Миллса. Термин настолько прижился и полюбился, что на одном из студенческих форумов можно прочитать: «Демон Максвелла — лох. Вот духи Фаддеева–Попова — реальные пацаны…».

По мнению коллег, Л.Д.Фаддеева отличает феноменальная интуиция. Он как-то умеет предвидеть «нужное» направление науки — то, которое находится на пороге взрыва. В начале научной деятельности говорили, что Фаддееву везет. Но когда ему повезло много раз, стало ясно, что Фаддеев шагает своим путем — но этот путь часто становится магистральным. И так уж получается, что его работы со временем приобретают для науки все большее значение.

Выбор четвертый:
Большой адронный коллайдер

— Стандартная модель элементарных частиц, бозон Хиггса — мы вплотную подошли к недавним событиям на границе Швейцарии и Франции, где построен и был ненадолго запущен Большой адронный коллайдер. Гигантский ускоритель диаметром около 27 км…

— Ускоритель — основной прибор для экспериментального изучения элементарных частиц. Мы узнаем о структуре материи во все меньших и меньших масштабах, когда все больше увеличиваем энергию частиц, которые мы сталкиваем.

— А чтобы увеличить энергию частиц, нужны большие расстояния?

— Конечно. Пока частица разгоняется, она должна пробегать большие расстояния. Долгое время теория элементарных частиц считалась частью ядерной физики, а ядерная физика имела военные приложения. Физикам были созданы хорошие условия для работы: у нас в Дубне построили мощный синхрофазотрон, в Америке — несколько ускорителей, еще во времена «холодной войны». Сейчас военных приложений нет, и это хорошо. Но убеждать налогоплательщиков в том, что надо строить еще более крупные машины, очень трудно. У нас был построен большой ускоритель в Серпухове, его должны были еще более усилить (сделать апгрейд, как теперь говорят), но бросили — очень дорого. Был проект в Америке, но не прошел, его «зарезал» Сенат США. А европейцы сумели объединиться и больше 20 лет работали в ЦЕРНе.

Это действительно совместная работа многих стран. Металл, например, шел из России. И детекторы делают тоже наши люди. Специалисты высокого уровня, которые работали в Серпухове и в Дубне, теперь все там, трудятся над проектом ATLAS для всей Европы. Народу из России там много — в Мюнхене, например, в мастерской Института физики высоких энергий им. Гейзенберга говорят… по-русски.

— Есть сторона техническая — проект самого ускорителя, монтаж, запуск, наладка. А кроме того, есть идеология: зачем строят этот коллайдер… И вы имеете к этому прямое отношение, верно?

— Я не принимаю непосредственного участия в этом проекте, но, конечно, мне он интересен. Мы должны понять, есть ли эта самая частица Хиггса или ее нет? Если ее нет, значит, надо будет думать, как по-другому объяснять массивность поля Янга–Миллса в области слабых взаимодействий. И как получается масса полей Янга–Миллса для ядерных взаимодействий.

— И это можно будет увидеть?

— Предполагается, что энергии уже достаточно, чтобы возникли какие-то новые явления. Я математический физик и от технических вещей очень далек, просто смотрю на этот коллайдер, раскрыв рот. И считаю, что была допущена существенная ошибка в отношениях с общественностью, с населением. Полагают, что в таких крупных проектах нужен большой пиар, а я — противник пиара. Нужно, чтобы народ, налогоплательщики доверяли ученым, а не держали их за руку, боясь растрат. Где пригодятся новые знания, которые мы можем получить с помощью коллайдера, никому не известно. Это выяснится потом. Но сейчас мы, ученые, должны говорить просто: мы откроем что-то новое. И всё! Ничего другого мы сказать не можем.

— Но, видимо, опасаясь, что такие простые слова никто не поймет, и запустили информацию о поиске «частицы Бога»…

— Это сделали не физики, а люди около физиков… На самом деле, мы должны проникнуть глубже в структуру материи. Разве этого мало?

— И что там будет? У вас есть некие уравнения, параметры которых можно будет проверить?

— Не совсем так. Просто квантовая теория поля еще не доведена до точных уравнений. Но зато есть описательные схемы, которые предсказывают, какие реакции пойдут и что из чего получается.

— И это будет видно?

— Будет яснее, чем сейчас (смеется в голос). Ну что вы от меня хотите?

— Эти эксперименты покажут, есть бозон Хиггса или его нет?

— Они покажут, есть ли частица там, где ее ожидают найти. А если не найдут, то надо будет искать что-то иное. Я недавно написал статью, она есть в научном интернете, о том, что механизм Хиггса — не обязательно единственный. И описываю альтернативный подход.

Но то, что промежуточные векторные частицы массивны, и то, что они есть, это уже открыто в эксперименте, в этом сомневаться не приходится. А каков механизм появления у них массы — вот что интересно…

Отступление об индексе
цитирования и настоящих ученых

«Если даже мы не найдем ничего приятного, все равно найдем что-то новое…», — эту цитату из вольтеровского «Кандида» нашла жена Л.Д.Фаддеева в качестве эпиграфа к его будущей статье. И это единственное, что ученый может утверждать: мы найдем что-то новое. История поддерживает эту точку зрения: так происходило всегда. И ученым надо верить, а не считать какие-то там индексы цитирования.

Поэтому Л.Д.Фаддеев против индекса цитирования. По его мнению, этот индекс ничего не дает.

— А как оценивать достижения ученых по-другому?

— Кому оценивать? Вы имеете в виду чиновников? Они должны просто верить нам, ученым. Мы говорим: это хорошо, а это плохо. И всё! Других критериев быть не может. А то говорят: коррупция, сыновей пристраивают и тому подобное. Значит, надо сосчитать: сколько сыновей пристроено, чьи они, какая потеря от коррупции в науке. И окажется, что она меньше, чем потери от коррупции в администрировании в пять или в десять раз.

А индекс цитирования очень легко поднять. В Америке давно так делают: одна группа цитирует другую, а та — первую… Необъективность рейтингов, основанных на индексе цитирования и импакт-параметре журналов, в которых публикуется ученый, очевидна. Когда всерьез утверждается, что поскольку импакт-параметр журнала «Sience» в 46 раз больше, чем у такого журнала, как «Физика твердого тела», то одна статья в первом равна 46 статьям во втором. И на основании этого предлагается разработать программу стимулирования публикаций в иностранных журналах с высоким импакт-параметром. В результате подобных рассуждений напрашивается вывод, что отечественные журналы должны просто умереть. И это делается вместо того, чтобы перестать обращать внимание на абсурдные формальные рейтинги.

Кстати, Международный математический союз создал специальную комиссию, которая убедительно доказала, что импакт-параметр журналов по математическим наукам не может играть роль критерия оценки качества публикаций в этих журналах.

— Как все-таки определить, кто настоящий ученый, а кто нет? Ведь даже Нобелевской премией, случалось, награждали за открытие, которое впоследствии разоблачали.

— В 90-е годы, помню, пробовали говорить, что в Академии наук много ненастоящих ученых. Я отвечал просто: надо посчитать. Например, сколько в Союзе писателей настоящих писателей — и сколько в Академии наук настоящих ученых? Нужно смотреть на картину в целом. Да, потери есть, но у нас они гораздо меньше, чем в других сферах.

Очень большой вред наносит лженаука и лжеученые, часто поддерживаемые в СМИ. На прошлой неделе я был в Москве на заседании Президиума РАН. Показываю коллегам заметку в газете о научной, якобы, конференции. А там такие доклады: «Вода как живая субстанция», «Элементарные частицы как живые организмы», «Роль Блаватской в формировании современного научного мировоззрения». И эта конференция проводится в стенах академического института! По-моему, за это директора надо снимать с поста. Такие вещи нельзя допускать — они подрывают доверие к настоящей науке. И можно в этом смысле говорить об экспертной роли Академии наук.

Выбор пятый:
Университет и Академия наук

— Давно говорят о необходимости более тесной взаимосвязи Университета и Академии наук. Вы сами долгое время заведовали кафедрой матфизики на физфаке, сейчас профессор этой кафедры. А другие?

— А что тут говорить? Сотрудники нашего института все преподают в Университете. Все мы вышли из Университета. Я воспитал порядка двадцати докторов наук — и все они были моими дипломниками в Университете.

Академия наук сыграла огромную роль в Советском Союзе, поскольку позволила гораздо меньшими средствами, чем в Америке, вести научные исследования на высшем мировом уровне. Но отрывать науку от образования нельзя, и сотрудники РАН ведут преподавание на том же уровне, как и профессора американских университетов. А с другой стороны, система преподавания Рособразования, когда преподавателю нужно читать лекции 20 часов в неделю, не позволяет продуктивно заниматься научной работой.

И еще проблема нашего Университета — переезд факультетов в Петергоф. Это катастрофа. Мои дочери, когда учились, тратили по два часа, чтобы доехать до факультета. И сегодня преподавать в таком режиме я не в состоянии. А с аспирантами работаю — недавно двое защитились, надо новых искать.

Противостояние Университета и Академии наук — во многом надуманное. Спор на тему «Кто главнее» непродуктивен. И ректор Н.М.Кропачев, когда мы встретились в Москве во время церемонии награждения президентом РФ молодых ученых, сказал разумную вещь: для начала можно хотя бы объединить библиотеки. Создать общие фонды — для удобства сотрудников РАН и Университета.

— Для сотрудничества нужны совместные программы…

— Особых проблем в том, чтобы подключить сотрудников Академии к преподаванию, я не вижу. Мы в нашем институте давно создали так называемый ПОМИ-поток, где обучаются студенты матмеха — прямо здесь, на Фонтанке. У меня были далеко идущие планы, но, к сожалению, после 1990-х это оказалось невозможным. ПОМИ понес самые большие потери из институтов Академии наук: из 70 докторов наук у нас уехало на Запад порядка 40. Сравнимый урон понес Институт теоретической физики им. Л.Д.Ландау, но там уехали старые, а у нас молодые.

Я был директором ПОМИ с 1976 года, и я брал на работу только студентов, дипломантов наших сотрудников, и к концу 80-х это был не институт, а конфетка. И большинство уехали! Из моих учеников 15 человек — профессора лучших университетах мира. Двое уже стали академиками: Женя Склянин — член Британского Королевского общества, и Самсон Шаташвили — член Королевского общества Ирландии. Но ведь кто-то должен учить студентов здесь, в России.

— Экспериментаторы объясняют свой отъезд на Запад тем, что в России после развала СССР нет современного оборудования. А что влечет туда теоретиков? Высокие зарплаты? Хорошее положение? Высокий статус?

— Конечно, в первую очередь, материальное положение. Здесь-то в 90-х годах помните, что было? Если вам 30 лет, у вас жена и двое детей — вообще на зарплату ученого было не прожить. Кто-то на Запад уехал, кто-то в бизнес ушел… Но сейчас стало немного легче— зарплаты за последние пять лет удвоились, уже можно жить. Но все равно молодому человеку на зарплату ни квартиру, ни машину не купить, не говоря уж о даче.

— Людвиг Дмитриевич, вы общаетесь с аспирантами. Чем нынешние молодые математики и физики отличаются от предыдущих поколений?

— Очень трудно заниматься с молодыми. Когда ученики были на пять-десять лет моложе меня, было гораздо проще — мы легко понимали друг друга. А теперь я не знаю, что их интересует — какую музыку слушают, какие книги читают, какие фильмы смотрят, чем увлекаются. Я и внуков понимаю не совсем, тем более молодых аспирантов.

Но я категорически против того, чтобы их перевоспитывать, чтобы они думали так же, как я. Пусть сами думают, как хотят, пусть сами занимаются той наукой, которую выбрали, пусть сами ищут, ошибаются, добиваются успеха.

— Куда больше идут молодые ученые — в фундаментальную науку или в прикладную?

— Конечно, в прикладную, в фундаментальной много-то народу и не нужно. Вижу, что в институте появился десяток молодых людей. Иногда коллеги рассказывают мне о своих молодых сотрудниках, на которых следует обратить внимание.

Отступление о музыке

Математическая физика занимает, конечно, главное место в жизни академика Л.Д.Фаддеева. Главное, но не исключительное. Что интересует Людвига Дмитриевича еще, кроме науки? Поэзия, театр, кино?

— Музыка. Серьезная музыка. Мой отец учился в Консерватории.

— Математика и музыка, говорят, связаны…

— Так считается — много есть корреляций. Мы играли с отцом в четыре руки. Я хорошо знаю музыку, с шести нот узнаю любое более или менее известное музыкальное произведение. Хотя музыкального образования не получил — война началась как раз тогда, когда я должен был идти в музыкальную школу. У меня очень хороший рояль, но последнее время я играю не особенно часто.

У меня огромная коллекция дисков, хорошая аудиосистема. Музыкальная наследственность перешла через поколение к внуку Сереже. Он окончил Сольвеевскую школу по менеджменту в Брюсселе, но увлекается рок-музыкой и профессионально играет на многих инструментах.

— Ну а вы слушаете, видимо, только классическую музыку?

— Я не против джаза, например. Но современная легкая музыка для меня закончилась на «Битлах». Могу слушать «Биттлз» и «Роллинг стоунз» — а «Пинк флойд» уже нет. Это выдуманная музыка — точно так же, как Рахманинов.

— А Шостаковича еще можно слушать?

— Да, Шостаковича и Прокофьева — вполне. А Рахманинов — это, по-моему, пустая музыка. Хотя что такое пустая музыка, никто не знает.

— Видимо, вам она ничего не дает? Не хочется слушать, вам это не интересно?

— Абсолютно не интересно. А у Шостаковича есть прекрасные вещи. В классической музыке я остановился на Бела Бартоке — он для меня уже непонятен. И поздний Стравинский — тоже не для меня. А вот Прокофьев — всегда хорош.

— Вы работаете под музыку? Что-то определенное выбираете?

— У меня сотни записей, всегда можно найти то, что хочется слушать в данный момент. Чаще классика, но могу поставить и популярные песни — в стиле Рэя Чарльза, например.

Выбор шестой: премии

В июне прошлого года Л.Д.Фаддеев был удостоен престижной премии Шао Ифу («Shaw Prize») вместе с московским коллегой В.И.Арнольдом. Получали премию в Сянгане (Гонконг) в хорошей компании. Кроме российских ученых обладателями высоких наград стали создатели овечки Долли, первого клонированного животного, англичане Йэн Уилмут и Кейт Кемпбелл, а также японский профессор Шинья Яманака, исследователь стволовых клеток. Они разделили премию в области медицины и наук о жизни. А немецкий ученый Райнхард Генцель получил премию по астрономии.

— Почему гонконгский медиамагнат Шао Ифу учредил свою премию?

— Видимо, он хочет, чтобы его имя осталось в истории. Он знаком с китайскими учеными, жившими в Америке. Нобель ведь тоже не был ученым, но оставил завещание, а Шао решил награждать еще при жизни (ему, кстати, больше 100 лет). Как известно, Нобелевской премии по математике нет. Одновременно с Шао норвежцы учредили премию имени Абеля, но только для математиков. Пока список награжденных в Гонконге лучше, чем в Осло. Первым премию Шао по математике получил самый известный китайский математик Чжэнь Шен-Шень (Shiing-Shen Chern), затем Эндрю Джон Уайлз (Andrew John Wiles), который доказал Великую теорему Ферма, а теперь и мы с Арнольдом.

— Шао Ифу учредил и вручает целых три премии: по математике, астрономии и наукам о жизни, и каждая по миллиону долларов.

— По деньгам Shaw Prize сравнима с Нобелевскими премиями, и поэтому ее окрестили «азиатской Нобелевской премией». На церемонии вручения лауреаты говорили только по пять минут. А на следующий день в Китайском университете Гонконга я прочитал лекцию о значении математики и физики в современном мире.

— Вы с В.И.Арнольдом работали над какой-то одной темой?

— И Арнольд, и я над столькими темами работаем, что какие-то пересечения есть. В дипломе Shaw Prize у меня написано «за выдающиеся работы по математической физике», а у него — по математике. Арнольд — представитель московской школы, а я — ленинградской-петербургской.

— В чем разница между этими школами?

— В математике можно довольно четко сказать: московская школа находится под влиянием французской традиции, москвичи любят общие теории, обобщения, а петербургские математики больше под немецким влиянием и любят трудные конкретные задачи. Тут есть, конечно, разные исключения, пересечения, но общая тенденция, на мой взгляд, именно такова… А где брать конкретные задачи? Конечно, в первую очередь в физике.

— То, что вы рассказали о своих работах — разве это конкретные задачи? Ведь это чистая теория…

— Ну как же? И в теории есть конкретные задачи. И задача трех частиц, и квантование полей Янга–Миллса в их числе. Это потом, на материалах решения конкретных задач возникают разные обобщения. Среди моих работ есть также и обобщение — теория квантовых групп, некая абстракция. Но она возникла из решения конкретной задачи — из работы над так называемыми интегрированными моделями.

— Как далеки практические выходы от ваших задач?

— Пока очень далеки.

— Даже для работ, сделанных лет 30–40 назад?

— У меня есть многомерная обратная задача рассеяния (обратная задача восстанавливает то, что внутри, исходя из того, что мы можем видеть снаружи). И мне на конференции в Финляндии недавно сказали, что она положена в основу создания одного из типов томографов в США.

Отступление о спорте

Говорят, в молодости Л.Д.Фаддеев был хорошим спортсменом. Занимался беговыми лыжами и академической греблей, но больших высот не достиг — продвинулся не дальше второго разряда. Участвовал в университетских и в городских соревнованиях. Это его увлечение обросло легендами.

— Моим ученикам в Финляндии рассказывали, что я участвовал в Олимпийских играх в Риме, — но это неправда, — улыбается Людвиг Дмитриевич. — В Университете раньше были прекрасные возможности для спорта. Греблей мы занимались на базе «Пищевик», потом в «Буревестнике», ходили в ночной бассейн на гребной базе «Красное знамя». Были гонки «восьмерок» по факультетам — прямо как в Кембридже. Я был загребным в «восьмерке» Физического факультета семь лет — и студентом, и аспирантом. Мы уступали химикам, они были первыми. Физики шли за ними, потом математики, филологи.

Для меня академическая гребля прервалась, когда закончил аспирантуру. Но потом на время вернулся. Договорился с профессором физфака Алексеем Алексеевичем Киселевым, и мы с ним лет десять ходили на «двойке» — я уже академиком стал, но не бросал. Чисто для себя ходили, не для соревнований и побед…

Выбор седьмой:
наука фундаментальная и прикладная

— Сейчас для России предлагают такую схему, взятую на Западе: прикладная наука приносит быстрые доходы, на которые можно содержать и науку фундаментальную.

— Фарадей и Максвелл окупили всю фундаментальную науку уже давно — и на все времена. Скромный ученый Фарадей передал свое открытие человечеству бесплатно. Он не напрашивался на визит к королеве Виктории, это она посетила его в лаборатории, и на вопрос «Для чего это нужно?» ей был дан знаменитый ответ: «Ваше Величество, скоро вы будете получать от этого открытия налоги…». Открытие электромагнитной индукции и создание ее теории нам дали всё: электрическую энергию, радиоволны, современную аудио-, видео- компьютерную технику! Фарадей всего лишь крутил рамочку в магните, а Максвелл написал уравнения, формализующие наблюдения Фарадея по электромагнитной индукции.

Обыватели думают, что электричество было всегда. Так же, как сегодняшний школьник полагает, что мобильный телефон уже его дедушка использовал, когда был маленьким. Да ничего подобного! Не надо забывать историю. Времени-то прошло совсем немного. У меня мобильный телефон появился всего-навсего лет пять назад. Или взять для примера компактные диски… Многие из новых изобретений основаны на квантовой теории.

Я и многие мои коллеги считаем, что основное богатство России — это не нефть и другие ресурсы, а интеллектуальный капитал. И если у нас великое государство, значит, у нас должна быть фундаментальная наука. Петр учредил Академию наук, потому что увидел: в Голландии есть, в Англии есть — значит, и у нас должна быть. Просвещенный монарх должен думать о благе и достоинстве своего государства.

— И просвещенный президент должен развивать науку сегодня, верно?

— Да, и при этом надо развивать все научные направления. Хочется надеяться, что в руководстве нашей страны найдутся люди, которые понимают, что инновации невозможны без фундаментальных научных открытий. Будет термоядерная энергия, которая снабдит энергией на все времена. Мы к ней двигаемся — в том числе развивая теорию элементарных частиц. А уже сейчас мы видим, что физика высоких энергий дает совершенно непредсказуемые технологические результаты. Сегодня мы даже не представляем себе, как мы жили без интернета. А ведь Всемирную паутину разработали в ЦЕРНе — физики первыми захотели иметь такое моментальное средство передачи информации.

Или, скажем, для детекторов в Дубне нужны были специальные мембраны. Они бомбили эти мембраны протонами — и получили такие фильтры, которые никакими другими способами не сделать. А когда в Женеве для ускорителя потребовались сверхпроводящие обмотки для магнитов, сколько было разработано криогенной техники! Все время в прикладные сферы отделяются какие-то куски, которые можно применять.

— Если в какой-то стране откроют способ создания термоядерной энергии, эта страна сразу сделает громадный рывок вперед. Или эта энергия будет общая, для всех?

— А кто вам скажет об этом?.. Вот говорят: у нас, дескать, нефть — и мы купим любые лицензии. А кто поймет эту лицензию? Кто сможет воспроизвести то, что там написано? Для этого нужны специалисты, причем высшего уровня. Безопасность страны требует, чтобы у нас был специалист в любой области фундаментальной науки… Даже если нам помогли из идейных соображений и пару бумажек, относящихся к проекту создания атомной бомбы, украли из Америки — но ведь не будь у нас Курчатова и Арцимовича, кто бы прочитал эти бумажки? И если бы Иоффе закрыл ядерную физику в Физтехе в 1930-е годы (как он собирался сделать), то некому было бы организовывать нашу атомную программу.

Отступление о детях и аспирантах

Людвиг Дмитриевич Фаддеев с женой вырастили двух дочек, теперь у них четверо внуков.

— Есть ли какие-то принципы воспитания, которых вы придерживаетесь?

— Маленьким детям безусловно надо уделять много внимания и времени. Приходилось и гулять с коляской по много часов, и кормить детей с ложечки, и ночами не спать. Когда же они вступают в сознательный возраст, им надо предоставить разумную самостоятельность. Главное: не вмешиваться. Если просят, следует помочь. Но не мешать им самим делать свой выбор.

— Не направляли никого?

— Категорически нет.

— И ваши родители тоже вам не мешали? Тоже всё позволяли?

— Они, естественно, смотрели, что я делаю и как, — им было интересно, как развивается сын. Я мог их спрашивать, конечно, обо всем. Но не было такого, чтобы мне говорили: ты должен делать то-то и то-то. Только настояли на частных уроках музыки.

— А с учениками, с аспирантами как? Вы их тоже не направляете? Они сами выбирают, чем заниматься?

— Мы вместе обсуждаем то, что происходит в науке. Какие темы продвигаются, какие появляются интересные публикации. И кто-то говорит: я попробую вот этим заниматься — и выбирает какую-то свою тему… Давать тему аспиранту очень опасно — лучше, если он ее выберет сам. Но выбрать он сможет, только участвуя в семинаре и зная, что делается вокруг, среди коллег в институте и в мире.